Из книги «Монологи»

      «В среде литераторов считается, что писать о том, что знаешь слишком хорошо — дело не всегда благодарное. Мало того, что информации — избыток, ещё эмоции перехлёстывают, не позволяя мысли укрупниться. А то и банально сформулироваться. Юрий опровергает этот постулат: именно о том, что испытал на собственной шкуре, что вошло в мышцы, этот человек пишет наиболее убедительно. Ёмко, сочно, детально и одновременно скупо: образы даны не ради образов, а ради той самой «окопной» правды, которую понял и примерил на себя автор.»
      Анна Жидких, газета «Берег»
      «В целом мне представляется внутренний дух поэзии Юрия Силантьева жизнеутверждающим, по‑офицерски смелым и волевым... Трезвость оценки и твёрдость жизненной позиции симпатизируют читателю и позволяют доверять автору. Даже в таких, казалось бы, мучительно‑горьких строчках сквозь броню социального и государственно‑общественного равнодушия просачивается животворный родник сыновьей веры, надежды и любви к Отечеству, которому сегодня, как и лирическому герою Юрия Силантьева, тоже нелегко обрести себя в мире меняющихся ценностей...
      Строчки Юрия Силантьева — хороший «холодный душ» для очищения души от мерзости, беспамятства и предательства.»
      Иван Щёлоков, поэт, член Союза писателей России

Я пока ещё не умер.
Я пока ещё не старый.
Чуть красивый... Даже умный.
Только очень уж усталый.

Только очень я усталый,
жизнью битый‑перебитый...
Вот и нервы не из стали,
вот и щёки не побриты.

Не промерены проливы,
не проверены дороги,
не разобраны архивы
и не собраны итоги.

Но и в этом мире зыбком
сохранил я шага твёрдость.
Не ушла из глаз улыбка,
только память поистёрлась...

И уже тревожит осень
злым ознобом меж лопаток.
И в причёску вмёрзла проседь —
за мои потери плата...


            MAKE LOVE, NOT WAR!

В эту вашу страну
мы хотеть — не хотели,
и на вашу войну
было нам наплевать.
Только время пришло —
нас в шинели одели
и отправили прямо туда
воевать.

Было всё — не поймёшь.
Было всё — как шарада.
И великая ложь. И немалая кровь.
Только нам той войны
было вовсе не надо, —
не войну мы хотели творить,
а любовь...

Пуст и холоден плац
энской воинской части,
одинокая плачет
над плацом труба.
Мы вернулись назад!
Вот нам выпало счастье!
Но сперва привезли
нашу юность в гробах.


            ВСТУПЛЕНИЕ

                        «Эскадрон моих мыслей шальных...» —
                               песня, под которую мы входили
                               в Гянджу.
Это мне как будто бы приснилось...
Улицы пустые. Дождь с утра.
Где‑то заблудилась Божья милость —
и сидят по крышам снайпера...

В древний город как из грязи в князи —
мы вошли. И содрогнулся он.
На канале общем громкой связи
комполка врубил магнитофон.

Мы идём тяжёлою колонной,
развернув стволы по сторонам, —
и мотив весёлый «Эскадрона»
придаёт уверенности нам!

И покуда здесь осенний воздух
порохом и кровью — не пропах,
и на обелисках серых звёзды
не зажёг Нагорный Карабах...


            ЖЕСТОКОСТЬ

Я вижу так, как видел и тогда:
в ночи горела горная деревня,
и — ярко освещала их беда —
тела людей висели на деревьях.

Здесь о вершины бился женский крик,
и автоматы ночь на части рвали...
Мы так спешили в этот страшный миг!
Но БТР подвёл — мы опоздали.

Жестокость вышла полчаса назад
отсюда — дальше, к новому набегу!
И неукрыто мёртвые лежат.
Зима. Но страшно падать снегу.

Здесь понял я, что мудрецы правы:
жестокость — порождает лишь жестокость.
Сорвал  берет десантник с головы:
«Ну, суки!.. Дай нам Бог достать их только!»

И ведь достали...


            НОЧНАЯ АТАКА

Всё дальше в ночь — редеющие цепи.
И трассерами лупит пулемёт...
В мычании последнем крепко сцеплен —
зуб за зуб — твой сведённый мукой рот.

Лежишь, припав к груди широкой Бога,
а в грудь твою впились клыки судьбы...
Снег пропитав, густеет понемногу
простая мысль — о том, что ты убит.

Здесь батальон оставил половину —
таких, как ты, мальчишек, — навсегда!
И потрясённо падает в долину
зелёною ракетою звезда...

Горячей кровью злая ночь набухла.
Холодный ужас медленно встаёт.
А Родина всё так же спит, — как будто
во мраке убивают не её...


                        ВИНА

Только ты и остался от роты ребят,
что повзводно лежат перед энской рекой.
Ты ползёшь, задыхаясь, зубами скрипя, —
и взрываешь единственный мост за собой!

Пусть не создано будет об этом легенд,
и народный певец о тебе не споёт, —
ты живой! И не в счёт эта пуля в ноге,
что огнём прожигает и встать не даёт...

Отгрохочет беда, и настанет покой.
Скажет кто‑то: «Война пощадила тебя...»
Ты прости ему это, — он не был с тобой
там, где ты потерял самых лучших ребят!

Если колокол бьёт, то ты знаешь, по ком...
И не спросишь уже, чья упала звезда.
И хоть прошлое выжжено напрочь огнём,
но, похоже, остался ты в нём навсегда.

Это значит — опять выползать из огня,
землю грызть и не знать, что сумеешь дожить...
Одного за другим всех друзей хороня,
в каждой новой могиле себя хоронить!

Ты сражался, как мог. И ни там, ни вокруг —
никого, кто бы в чём‑то тебя упрекнул.
Ты же выиграл войну! Так чего же ты вдруг,
словно пулю, в себе ощущаешь вину?..


            ТИХАЯ РЕЧКА

                        «Кто  воевал — имеет право
                               у тихой речки отдохнуть...»
                                                               Из песни
Так уверено идёт
                        время, тикая, —
не замедлит жизни ход,
                        не помилует...
А вдоль берега течёт
                        речка тихая,
а за речкой — пулемёт,
                        поле минное...

Я прилягу у реки
                        под берёзою.
Мне соваться не с руки
                        на ту сторону.
Не хочу, чтобы вода
                        стала розовой,
не хочу, чтобы пища
                        была ворону.
Я живой пришёл домой, —
                        ой ты, гой еси!
Что ж так память достаёт —
                        до истерики?
Где-то вскрикнула гармонь
                        тонким голосом —
и ударил пулемёт
                        с того берега...


            ГОРЬКАЯ ЧАША

Не на всех чеканятся медали.
Этих награждают, а вон те
не дожили и не долежали
в чистом поле с пулей в животе...

Шлёт судьба не каждому удачу.
Будь хотя бы тем доволен ты,
что не по тебе родные плачут,
не тебе кладут на гроб цветы...

Кто сказал, что есть предел у боли?
Все — по всей земле — лежат друзья...
Как же я, наверное, доволен
тем, что жив, — аж высказать нельзя!

Я на стол поставлю пять стаканов,
по края по самые налью.
Никого я заставлять не стану
пить со мною горькую мою...


            ПЛЕННЫЙ НАЁМНИК

                        Юрию Тиунову из 104 дивизии ВДВ
Он стоял, заложив руки за спину,
и не щурясь смотрел на закат,
никаким государством не засланный,
не подвластный законам солдат.

Он стоял вне закона и родины,
прозываемый «диким гусём».
За Афган два потёртые ордена
так неброско гляделись на нём...

Он стоял, улыбаясь презрительно,
зная горе своё наперёд —
он умрёт. Всё ему извинительно,
потому что он страшно умрёт!

Редкий гость — эта птица пленённая.
Оттого и толпа собралась,
кровью будущей опьянённая,
поглазеть на жестокую казнь.

Ну, а он пил закат этот розовый,
веря, что Милосердный простит
всё за муки его и за бронзовый
крестик, что под тельняшкой висит...


            ВЕРНУЛСЯ СЫН

Ах, мама, мама! Твой вернулся сын.
Цел или нет — вопрос второй, мамуля...
Вернулся он! Из множества — один.
Его в бою не вбила в землю пуля.

Вот он стоит — и даже вовсе цел.
Герой — перед страною и народом.
Но ты вглядись, мам, — на его лице
улыбка незнакомого урода...

Не спрашивай, что делал он в чужой
земле, куда с оружием не звали...
Ведь главное — вернулся он. Живой.
Вернулся, мам! И что — его медали...


            ЗА ТЕХ, КТО ЗА РЕКОЙ...

Вот, комбат, и встретились с тобой...
В том, что жив, ты разве виноват?
Выпьем же за тех, кто за рекой, —
это третий тост сегодня, брат...

В твёрдых пальцах не дрожит коньяк, —
как тот спирт, что пили на войне.
Посмотри, комбат, вот жив и я, —
хоть живого места нет на мне...

Сколько ж полегло их позади,
тех ребят в кирзовых сапогах,
за которых отвечал один —
бравый подполковник в орденах!

Ты прости, комбат, я не в упрёк...
Да и не об этом нынче речь.
Ты‑то их, как мог, всегда берёг, —
не всегда случалось уберечь!

Пей, комбат! А я на всех налью...
Третий тост придавит тишиной.
Мы опять с тобою — как в бою.
Двое нас — за тех, кто за рекой...


            ЧЕЛОВЕК,

ВЕРНУВШИЙСЯ С ВОЙНЫ

Месяц март, — и под землёй трава,
пробудясь, готовится в десант.
И слегка кружится голова,
даже если вам за пятьдесят.

Чёткий ритм качает поезда
день и ночь над рельсами страны...
Но не хочет ехать никуда
человек, вернувшийся с войны.

А куда, когда везде лежат
те, кого прикончила война...
Жизни жаль и молодости жаль,
и тоски не вычерпать до дна!

Год за годом, вечно молодой,
ангел с неба столько лет трубит
зря над изувеченной страной
заповедь Господню «Не убий!»

Про любовь приносит сны весна.
Но совсем иные видит сны
(если ночью не сидит без сна)
человек, вернувшийся с войны.

Свет луны течёт, как чистый спирт,
сквозь окно в его пустой стакан...
Что с того — он спит или не спит?
Что с того — тверёз он или пьян?

Пред иконой свечечка горит —
вечная отдушина вины...
Родина, когда ж тебя простит
человек, вернувшийся с войны?

 

            Прощание

с Владимиром Шуваевым

В наших пальцах тоненькие свечи,
воском, плача, тают и дрожат...
Вот ещё один уходит в вечность,
отрешённо в гробе возлежа.

Отпевая, бас густой выводит
не совсем разборчиво слова.
И от мысли: «Как же так, Володя?..» —
кажется, взорвётся голова!

Кажется, сюда сейчас сквозь стены
мир ворвётся, горестно скуля, —
преклонит истёртые колена,
возвратиться мёртвого моля...

Ты лежишь, ни в чём не виноватый.
Я и в жизни знал тебя таким —
правильным. Надёжным. Но обратно
возвратить не смогут и стихи...

На пороге вечности прощаясь,
я зубами крик сжимаю свой.
Ты ушёл, Поэт, — и ощущаю
вновь себя я
                круглым сиротой...

* * *

1.

Вечереет.

Пора.

Скоро в небе проклюнутся звёзды.

Подводите итоги.

Всегда есть нам что подводить…

Замечаете? — стал

                   Ощутимо разреженней воздух.

Торопитесь дышать —

                   ни глотка чтобы не упустить!

2.

Мы нагими приходим.

И точно такими — нагими —

предстаём перед Господом,

как нас в гроб ни одень…

Потому-то свой скарб

пополняйте вещами иными, —

неужели за жизнь

не содеяли добрых вы дел?..

3.

Собирая пожитки,

Ладонь положите на горло —

и задумайтесь вдруг

                   о зажёгшейся в небе звезде,

что горела до нас,

                   да и после сиять будет гордо,

не заметив, что нас

                   на земле этой нету нигде…
 

      В МЮНДИ-БАРЕ

                    Тем, кто выбрался…

В Мюнди-баре плотный воздух замер.
Вкруг свечей сплотилась густо мгла.
Женщина с зелёными глазами
В душу мне вонзилась из угла.

Я сижу, донельзя одинокий,
виски пью и на весь мир плюю…
Позади — балканские отроги,
впереди — балтийский неуют.

Не гляди, эстонская зараза [1],
зеленью своих кошачьих глаз!
Я тебя не полюблю ни разу,
не возьму ни завтра, ни сейчас…

Мне покуда женских ласк не надо,
мне б теперь напиться в хлам и дым!
Для того, кто выбрался из ада,
панацея — спирт с глотком воды.

Испытал я всякого немало —
хмель побед и торжество врагов.
За спиной клубятся перевалы
Дымом взрывов или облаков…

На броне — ржавеют пятна крови, —
и крошится ржавая броня.
Нет живых друзей. На добром слое
вспомнить будет некому меня.

В Мюнди-баре, в мире окаянном,
где медвежьи шкуры по стенам, —
музыка плывёт в угаре пьяном
с ностальгией, курвой, пополам.

Жизнь упёрлась в потолок эстонский…
тают свечи… Темень впереди…
И такой болезненный и тонкий
скрипки вскрик в простреленной груди!..

В Мюнди-баре сумрак густо замер
вкруг едва намеченных свечей…
Женщина с зелёными глазами,
ты прости мне то, что я ничей!
1922 г., 2011 г.

 

Из новых стихов

            ***
Ночь кружится лицом
к стеклу сонному…
Давай забудем обо всём
в глубинах комнаты.

Давай не будем вспоминать
больное прошлое,
С собой уложим во кровать
одно хорошее.

Пусть среди сосен за окном
беда заблудится —
И, обойдя во тьме наш дом,
уйдёт, не сбудется…


В ТВОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

                                Танюше
Благословен да будет этот день! —
заздравную я поднимаю чашу
за ту, которой краше нет нигде, —
и птицы вновь тебе крылами машут…

Пускай года уходя, но с собой
им не забрать твоей младой улыбки, —
и вижу я тебя всегда такой,
какою встретил в этом мире зыбком.

Всё суета! И только птичий лёт
из года в год о том напоминает,
Что наша жизнь, когда она пройдёт,
опять начнётся — даже пусть иная…

И счастлив я уже хотя бы тем,
что делит здесь со мной мою дорогу
красавица, которую все те —
из разных жизней — заменить не смогут…


ВОРОНА ЗИМОЙ
Ночь холодна, — скопился в тучах снег.
И, тучами придавленные, крыши
домов уснувших чуть дрожат во сне…
Но этой дрожи спящие не слышат, —
не ощущают, говоря точней.
Они и сами еле слышно дышат.

Змеёй холоднокровною зима
меж тем вползла во впавший в кому город.
И старая, сошедшая с ума,
ворона напрочь застудила горло.

Теперь старухе до скончанья дней
хрипеть натужно с блеском глаз безумных…
Сочувствовать никто не станет ей —
увы! — ни По-отдельности, ни в сумме.

…А там уж снег повалится к утру.
так много вдруг повсюду ляжет снега,
Что дворники, прокляв свой адский труд,
откажутся от поединка с небом.
Безлюдье.
Тишь.
Ворона на снегу.
И только лишь
Морозный
      Хруст
             В мозгу…


НАША ЖИЗНЬ
Мы в мир явились абсолютно голыми!
И, постепенно ввинчиваясь в жизнь,
учились мы держать прямыми головы
и презирать навязанный режим.

С небес — дожди сменялись снегопадами,
бил крупной дробью — в нас летящий град…
То аромат цветов, то запах падали,
то вопли вдов, то щебеток щегла…

Менялись в огороде нашем пугала, —
но вóроны слетались вновь и вновь!..
И мы, любовь с войною часто путая,
забыли вдруг, как выглядит любовь.

А жизнь — она шипучая, шипастая, —
успеть бы всё, а то ведь и пройдёт, —
кто не рискует, тот не пьёт шампанское!
Но кто рискует, — ничего уже
                                                не пьёт….


Память

о Северном Картли
Мы родились у северной границы,
где наша речь звучит в названьях сёл.
Не перестанут эти сёла сниться —
на раны сердца льющийся рассол.

Родные окна смотрят так печально!
В их глубине — гонители живут…
А меж домов скатаются ночами
немые тени прежде живших тут.

И так сурово звёзды Сакаротвело
глядят в глаза захватчикам в упор —
с такою нелюбовью откровенной, —
как будто бы читают приговор!

И гулко гром
                   грохочет
                            среди гор…